Два с половиной миллиарда бюджетных денег на катание ржавых бочек и веселых студентов

Российский биоокеанолог, академик РАН, руководитель научного направления Экология морей и океанов Института океанологии имени П. П. Ширшова РАН Михаил Флинт — о том, почему арктический регион является зоной повышенного риска и требует пристального внимания российских ученых.

— Михаил Владимирович, наука в последнее время привлекает внимание широкой общественности. Открываются новые научно-популярные СМИ, в вузах появилась новая специальность — «научный журналист». Вы, ученый с почти пятидесятилетним стажем, который прошел и период советского ренессанса в науке, и ее полное забвение в постсоветский период, замечаете возрождающийся интерес к ней?

— Боюсь вас разочаровать, но я, во-первых, вообще категорически не согласен с тезисом, что между наукой и общественностью нужна какая-то прослойка в виде журналистов, которые никогда не будут достаточно квалифицированными. Любая прокладка приводит к деформации. Причем эти деформации идут в угоду очень странным вещам.

Я убежден: о науке должны говорить ученые. Рассказывать нужно на языке научной культуры. Он может быть адаптирован, но это другой вопрос.

— А как вы относитесь к ставшему в последнее время довольно популярным формату science slams для молодых ученых? Компании инвестируют большие деньги в развитие навыков публичного выступления у научных работников, учат их говорить просто о сложном.

— Мне трудно сказать… Но вообще, странно, когда ученый не может понятно рассказать о своем изобретении. Вот знаете, если я, к примеру, не смогу рассказывать школьникам третьего класса, чем я занимаюсь, и они не будут слушать меня открыв рот, значит, я просто не понимаю, что я делаю.

— Вы как-то негативно к популяризации науки относитесь…

— Проблема в том, что иногда вся эта популяризация дает скорее обратный эффект. Вот, например, с некоторых пор стали считать, что самая большая проблема в Арктике — это ржавые бочки, оставшиеся металлические конструкции. Вот давайте их будем вывозить. А для этого направим туда студентов. Они такие веселые, будут эти бочки катать, будет здорово.

И вот вам для понимания цифра, которую я недавно услышал: размер вложений в расчистку земли Франца-Иосифа — два с половиной миллиарда рублей. Два с половиной миллиарда рублей на катание ржавых бочек и веселых студентов! Для сравнения: большая морская экспедиция, ориентированная на важнейшие проблемы российской Арктики, в которой работают более 80 ученых из десяти разнопрофильных институтов, стоит около 45 миллионов рублей. Которых, к сожалению, у нашего государства часто не находится. А ведь мы говорим про Арктику! Регион, который в течение последних двенадцати лет является точкой фокусировки научных, ресурсных и геополитических интересов, где на самом деле есть серьезнейшие экологические проблемы, проблемы накопленных экологических рисков, которые предпочитают не видеть. Там находятся крупнейшие захоронения радиоактивных отходов. Вы слышали про это?

— В принципе, все слышали про испытания, которые проводились в этом регионе в советское время. Вряд ли это для кого-то большой секрет.

— А вот в этом-то и кроется проблема. Все смотрят на Новую Землю с точки зрения того, что она могла аккумулировать последствия гигантских по масштабам испытаний ядерного оружия прошлых лет. Но это изначально неверная постановка вопроса, потому что на 99 процентов эти испытания были атмосферные и их последствия в большой степени были унесены из региона. Хотя часть радиоактивных выпадений была аккумулирована в новоземельской почве и ледниках.

Но и даже это не самое главное. Вы знаете, что там хоронили радиоактивные отходы в течение пятидесяти лет – с начала 1960-х? Цифры известны неполные, могу только сказать, что на дне Карского моря и в заливах Новой Земли лежит около 574 (!) терабеккерелей.

— Это явно большая цифра.

— Это так много, что трудно даже осознать. А на исследования в районе этих захоронений денег — ноль. Ноль на исследования! И что там с этими захоронениями, в каком они состоянии? И что с ними будет, если они вдруг расконсервируются? Все-таки пятьдесят лет в активной морской среде, в условиях ледовой экзарации. И денег, повторюсь, ноль. Ноль! А ведь это акватория Северного морского пути. Регион, где ведется интенсивный поиск месторождений газоконденсата и нефти на дне. Зато два с половиной миллиарда рублей на катание ржавых бочек и веселых студентов.

— Вы считаете, что есть повод для расконсервации?

— Все, что там лежит в заливах Новой Земли, в Новоземельской впадине, — это потенциально опасные вещи. Среди них есть феноменальные «подарки»! В одном заливе — знаменитый залив Степового — лежит целиком подводная лодка, К-27. Ее туда отбуксировали и положили на дно, на глубину 32 метра, с полностью загруженным радиоактивным топливным реактором. Мы подходили с проверкой, останавливались прямо над ней — ее рубка была на глубине 17 метров под нами.

Лежат реакторы и с отработанным топливом, и с невыгруженным свежим топливом. Их в свое время, после попадания в аварийную ситуацию, вырезали вместе с реакторными отсеками, а иногда и без реакторных отсеков. Консервировали, конечно. Заливали их в такие капсулы из бетона, фурфурола, битума. Все это, безусловно, делали, и делали хорошо. Но надо понимать, что эти захоронения постоянно взаимодействуют с агрессивной морской средой. Плюс в Арктике существует еще такой феномен, причем довольно интенсивный, как ледовая экзарация. Знаете, что это такое?

— Нет, впервые слышу

— Это связано с формированием льда, периодом, когда происходит торошение в период ледостава.

— Торошение — это крошение?

— Да, это процесс, ломающий льдины. Под действием ветра и течений огромные льдины становятся вертикально и вмерзают в лед. И бывает, что подводная часть у таких льдин достигает 20–25 метров. И дальше это все вмораживается в гигантские ледяные поля. Образуется такой, образно говоря, природный ледяной плуг. На эти огромные ледяные поля воздействует ветер, этот образовавшийся циклопических размеров ледяной плуг движется и в прямом смысле слова перепахивает морское дно. Мы видим такие следы на дне во время экспедиций. Они выглядят как канавы, которые прокопала нижняя часть плуга. Это и называется ледовая экзарация.

Так вот, действия такой ледовой экзарации — это гибель всех трубопроводов и всех прочих объектов на дне. А теперь представьте, что на пути «плуга» оказались объекты, содержащие радиоактивные отходы.

— Это просто чудовищно. Михаил Владимирович, надеюсь, вы сейчас не скажете, что за состоянием этих радиоактивных захоронений никто не следит?

— Вот мы — наш институт — пытаемся этим заниматься. Пытаемся, потому что на подобные исследования государственного финансирования нет. Мы выкраиваем деньги из бюджетов других проектов.

— А вы только что сказали, что в результате подземных испытаний в советское время в ледниках остался радиоактивный след. Ледники постоянно «сползают» в море и тают в связи с текущим потеплением. Соответственно, мы потом едим зараженную рыбу, а затем предсказуемо фиксируем рост онкозаболеваний? Все так или у меня слишком богатое воображение?

— Ледники на Новой Земле действительно подтаивают довольно сильно и сползают в море. А вместе с ледниками и то, что в них аккумулировалось. Но ледник не только ползет и тает. Внутри него происходят внутренние процессы обмена, и это абсолютно загадочная вещь. В некоторых точках ледников, небольших, размером со стул, мы наблюдаем активную аккумуляцию разного рода веществ. И также находим там чудовищные уровни радиоактивности. Если у нас в среднем фоновая радиоактивность, скажем, от четырех до восьми беккерелей на килограмм почвы или льда, то вот в этих кусочках ледников мы находим до восьми тысяч.

С нами работают сотрудники Курчатовского института. Я говорю своему коллеге: «Ну что, как вы это оцените, восемь тысяч?» Он говорит: «Михаил Владимирович, это радиоактивная свалка».

Этот феномен, безусловно, надо исследовать. Загрязненные участки, конечно, доползут до моря, радиоактивность разбавится и будет унесена течениями, причем не только к нам, но и, возможно, к соседям. А если расконсервация подводных захоронений случится и это как-то будет зарегистрировано, то международный шум (вполне, надо сказать, справедливый, но в большинстве случаев имеющий политическую основу) будет намного порядков сильнее, чем даже естественный ущерб.

То есть понимаете, о каком масштабе мы говорим? Шум в регионе, который со всех точек зрения — политической, стратегической, экономической — так важен, который, повторюсь, в течение последних двенадцати лет является точкой фокусировки международных интересов.

А тут ведь мало того, что в Арктике такой «советский багаж» за спиной, Арктика — регион особенный, и здесь любые формы воздействия человека могут привести к непоправимым последствиям.

Современный облик Арктики, в том числе экологический, в большой степени определяется влиянием гигантского по объему речного стока. Реки, которые впадают в Сибирскую морскую Арктику, дренируют 62–64 процента площади Сибири. То есть забирают воду со всей этой территории. Откуда эта вода берется? С водосборной площади, где происходят все виды антропогенной деятельности. Всё, начиная с чистки зубов и заканчивая процессами переработки радиоактивных отходов.

— Учитывая еще, что Арктика очень хрупкая…

— Да не такая она уж и хрупкая. Сибирская морская Арктика просто практически повсеместно очень бедная. Из-за чрезвычайно низких температур и низкой солнечной радиации там все процессы идут очень медленно. Арктика — как очень старый человек. Его стукни, и синяк останется на коже очень долго. А вас стукни — у вас синяк на второй день исчезнет.

— Давайте не будем экспериментировать…

Полный текст в источнике.

Источник: ocean.ru